Епископ — хранитель чистоты веры

— Я родился в городе Струнино Владимирской области, недалеко от Сергиева Посада. Мой отец — из Тверской области, мама — из Калужской, а во Владимирскую область они переехали потому, что хотели поселиться поближе к Троице-Сергиевой Лавре. В то время действующих храмов было очень мало, и многие переезжали поближе к Лавре преподобного Сергия, чтобы иметь возможность вести церковную жизнь, окормляться у братии обители. Я помню свое детство: электричка, которая направлялась в Сергиев Посад, была практически полностью наполнена верующими людьми из Струнино и близлежащих поселений.

Мы регулярно посещали Лавру в воскресные и праздничные дни, несмотря на то что у родителей еще была светская работа. Вечером по окончании богослужения опять садились на электричку, очень поздно возвращались домой.

Самые яркие воспоминания детства — это Пасха и Рождество. Помню, как мы заранее приезжали в Лавру, чтобы попасть на территорию монастыря — с 21 часа там уже стояла милиция, и с детьми никого не пропускали. Мы проходили раньше и прятались на клиросе.

Воскресные и праздничные богослужения — очень продолжительные, монастырские. Я должен был стоять рядом с родителями где-то в середине храма три — три с половиной часа. Ребенку очень сложно столько выстоять. Храм, как правило, был полон, и детей часто пропускали вперед, но они начинали баловаться, играть, шуметь — и многих, бывало, выводили, иногда за ухо, через весь храм на улицу. Поэтому родители всегда держали меня рядом с собой. Это был своего рода подвиг — стоять, когда ты ничего не видишь впереди.

Сохранились в памяти впечатления от общения с братией обители. Монахи очень любили детей, всегда чем-то угощали, общались, шутили. Был такой случай: я расшалился, и один из священников, отец Модест, говорит: «Ты что же делаешь! Это ж грех!». А я ему отвечаю: «А я сейчас покаюсь!». Он засмеялся и говорит: «Смотри, какой догадливый!».

Хорошо помню общность верующих Струнино — мы вместе были под неким гнетом гонений, общественной неприязни. В школьные годы верующих учеников нередко выводили перед линейкой, стыдили за то, что в век науки и технического развития мы верим в Бога и посещаем храм. Моего отца, прекрасного работника лесного хозяйства, много раз награжденного, часто вызывали для бесед, убеждали вступить в партию, но он отказывался. Поэтому мы были очень сплоченной общиной, в ней был дух взаимопомощи, поддержки. Позже, когда Церковь стала свободной, я такого сильного единства уже не ощущал.

В общине были и мои сверст­ники, человек пятнадцать. Не могу сказать, что мы были изгоями в школе, но на нас смотрели недоброжелательно. Мы не вступали в число октябрят, пионеров, комсомольцев и всегда держались вместе, поэтому у меня не было ощущения, что я один, а весь мир живет по-другому.

Нередко наши учителя вопреки своему профессиональному долгу подчеркивали нашу инаковость, говоря, иногда с насмешкой: «Вот, он боговерующий!», тем самым настраивая других школьников против нас. Это было неприятно. Но сейчас я понимаю, что и они были жертвами определенной политики, коммунистической идеологии. Для них мы были, так сказать, бельмом в глазу: как было объяснить детям, что все ходят в пионерском галстуке, а несколько человек ходит без него? Выгнать нас не могли, убедить, что Бога нет, тоже не могли. Они раздражались, поскольку видели свое бессилие, но ничего не могли сделать.

— У Вас никогда не возникало мысли, что, может быть, Ваши учителя правы?

— У меня никогда не возникало сомнения в существовании Бога. Я был полностью в литургической жизни: бого­служения, праздники, семейная молитва, и поэтому как мог всегда защищал свою детскую веру и не стеснялся ее.

А в начале 90‑х годов отношение к нам поменялось. Общество начало интересоваться религией, и мы стали уважаемыми людьми, потому что прошли все эти испытания. Одноклассники и учителя расспрашивали нас про Бога, Церковь. Советская идеология рушилась, людям уже не имело смысла скрывать убеждения, и оказалось, что многие из наших учителей тайно верили в Бога, даже посещали храмы, но внешне делали вид, что ничего этого в их жизни нет.

— Когда человек достигает возраста 14–15 лет, он часто отходит от Церкви. Был ли у Вас такой период?

— Не обязательно отходит — скорее, остывает, увлекается чем-то другим. Мне и моим сверстникам пройти подростковый период охлаждения помогло открытие храма у нас, в Струнино. Появилась возможность помогать при храме. Мы алтарничали, пели и, помогая священнику, видели, как он служит и трудится. Именно тогда у меня появилось желание послужить людям в том же качестве, то есть у престола.

— Вы интуитивно ощущали, что Вас это ждет?

— Это не какая-то интуиция, это Божественный призыв, который у тебя возникает в сердце. Ты его до конца не осмысливаешь, не понимаешь, но он тебя влечет. Наверное, это то, о чем мы читаем в Евангелии, где Господь говорит: Не вы Меня избрали, а Я вас избрал (Ин. 15 , 16).

Я решил поступать в Московскую духовную семинарию, но попасть туда было очень непросто. Семинарий тогда было всего несколько на всю Россию, поэтому конкурс был огромный. Поступали ребята из Молдавии, с Украины, с Дальнего Востока, из Казахстана, то есть со всей территории бывшего Советского Союза. Большое внимание при поступлении обращалось на рекомендацию, на церковность человека. Ты мог не знать хорошо, допустим, церковной истории, но если при собеседовании становилось понятно, что ты человек глубоко верующий и церковный, тебя принимали.

В Московской духовной семинарии была большая академическая семья, крепкая община. Меня тогда удивила доброжелательность со стороны старшекурсников и их почти отцовская забота — это очень отличалось от того, что я видел в школе. Помню, обычно на вечерней молитве человек шестьсот стоит в храме. Мы молодые ребята, хочется о чем-то поговорить, поделиться, пошептаться, а старшекурсники подходили и делали замечания. При этом мы видели, как они сами строго стоят, молятся. К нам они относились как старшие братья, я это хорошо чувствовал.

Большинство преподавателей было священнослужителями, что тоже было непривычно после школы. Они были к нам благожелательны, можно было в любой момент подойти, посоветоваться — и в то же время была строгость, которая помогала нам, юношам, привыкшим жить в семье, в комфортных условиях, стать взрослее, ответственней.

Из семинарии меня забрали в армию. У Сергиево-посадского военкомата в советский период была функция обязательно призывать в армию всех семинаристов, за этим очень следили — скорее всего, по инерции они следовали этому принципу и в нача­ле 90-х.

— Это же были времена дедовщины в армии…

— Я не буду ничего об этом говорить, но да, было непросто, особенно первое время. Очень тяжелый период, и я с сочувствием отношусь к тем ребятам, которые тогда служили.

Я не ожидал, что от людей, тем более молодых, может исходить столько зла… Сейчас я понимаю, что они были заложниками ситуации — поступали так, как другие поступали по отношению к ним. Их ничего не останавливало, ничего не вдохновляло доброе. Будет неправдой, если скажу, что я их не осуждал, но была уверенность, что все молодые и еще неустойчивые в добре сослуживцы пройдут этот период и изменятся в лучшую сторону.

Поступив в семинарию и оказавшись в отрыве от семьи, родительской заботы, любви, мы порою были недовольны, роптали, что от нас требуют вовремя встать, не опаздывать, следить за порядком… А когда попали в армию, мы уже с теплом вспоминали семинарию, как там все было хорошо. Но я все-таки считаю, что армия, несмотря на все трудности, — это очень хорошая школа для мужчины.

— Вернемся к годам учебы в семинарии. Кого из педагогов Вы особенно запомнили, кого могли бы выделить?

— На первое место я бы поставил профессора Алексея Ильича Осипова. Его лекции о сущности христианства многих семинаристов сформировали как христиан. И сама его духовная жизнь, насколько она нам открывалась — очень глубокая, насыщенная, — нас вдохновляла. Он для нас открыл настоящее христианство, говорил с нами о Боге, об отношениях с Ним, об отношениях между людьми.

Были и преподаватели, которые влияли на нас именно своим поведением, образом жизни. Не только преподаватели — обычные воспитатели. У нас был один дежурный помощник, уже в возрасте, Иван Васильевич Воробьев, он всегда рано утром вставал, проверял нас, шел на братский молебен… Все его отношения с людьми строились на хрис­тианских принципах, мы это видели и принимали как образец для подражания. Из других преподавателей очень тепло ко мне относился архимандрит Матфей (Мормыль). Он преподавал церковное пение, литургику и Новый Завет и помнил меня еще маленьким, когда я часто стоял у его клироса. А в целом все преподаватели, каждый по-разному, вкладывали в нас то, что нам впоследствии пригодилось в жизни.

После окончания семинарии я поступил в Московскую духовную академию. Система образования в Церкви отличалась от светской. В светской можно было получить высшее образование, не защищая кандидатскую диссертацию, а в духовной академии ты мог получить диплом только после защиты кандидатской диссертации.

— Какой была тема Вашей научной работы и почему Вы ее выбрали?

— Однажды мне попалась книга Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», и она меня очень возмутила. Мне не понравилось, что людей предлагается использовать как средство, что автор советует манипулировать ими через их тщеславие. Это совершенно не христианские методы. Я начал читать литературу, консультироваться с преподавателями и потом сформулировал такую тему кандидатской диссертации: «Христианская этика межличностного общения».

Христос основал Церковь прежде всего не как новое знание, а как новую общину, где общение построено на принципах любви и добра. Мне кажется, это одна из важных тем — нужно понимать, для чего ты в Церковь вступаешь. Ведь не только же для того, чтобы поститься и причащаться. Одним из плодов нашей веры и участия в церковных таинствах должно быть изменение отношения к людям. Этого, к сожалению, многие не понимают.

— Как Вы попали в Саратов?

— С начала 2000‑х годов Учебный комитет Русской Православной Церкви начал распределять выпускников Московской духовной академии по новообразованным семинариям. Мне дали направление в Саратовскую духовную семинарию, и в июне 2002 года я прибыл в Саратов в распоряжение архиепископа Александра (Тимофеева).

Владыка Александр уделял много внимания семинарии, которая уже в те годы была большой, более ста воспитанников. Он долгие годы был инспектором, а потом ректором Московской духовной академии, так что, приехав сюда, я почувствовал ту же атмосферу, что была в Сергиевом Посаде.

Меня, хотя я тогда не имел священного сана и был, как нас называли, «пиджачником», владыка Александр назначил инспектором — это практически должность первого проректора. Для меня это было очень непростым послушанием — только недавно я был студентом, а теперь необходимо было управлять преподавательским составом. Но здесь мне немного помог армейский опыт — из армии я уволился старшим сержантом, то есть административная работа для меня была не новой. И в целом этот период, когда мне пришлось пре­одолевать трудности, кризисы роста, был приятным, вспоминаю о нем с благодарностью Богу и людям, с которыми мы тогда трудились вместе. Именно в то время я интенсивно формировался и как преподаватель, и как человек.

— Почему Вы решили принять монашество?

— Решение о монашеском пути я принял еще в академии, но у меня была четкая установка: принимать монашество только в монастыре. Я считал и считаю, что это самый правильный вариант. Поскольку Учебный комитет тогда распределял преподавателей на два года, то я решил, что два года послужу в Саратове, а затем поступлю в монастырь. Но по прошествии двухлетнего периода состоялся разговор с владыкой — это уже был епископ Лонгин (Корчагин; ныне митрополит Симбирский и Новоспасский), который сказал, что в Саратовской семинарии по-прежнему необходима моя помощь. Тогда я посоветовался со своим духовником, и он мне сказал: «Ты думаешь о том, что нужно тебе, а владыка думает о том, что нужно Церкви». Поэтому я решил остаться и принять монашеский постриг — присоединиться к так называемому академическому монашеству.

Конечно, идеальный путь — это монашество в монастыре, в числе братии, вдали от всего мирского, где возможно сосредоточиться только на главном, на своей душе. Но в наше время чаще имеет место некий срединный путь, когда человек частично жертвует молитвенным уединением в пользу служения Церкви.

Есть монашество собственно монастырское, есть — академическое, и есть монашество, которое возникло совсем недавно, в советский период, когда монахи служат на приходе. Этот третий вариант мне кажется наименее правильным. Монашество при духовном учебном заведении, на мой взгляд, оправдано, поскольку человек занимается преподавательской и административной работой и, тем самым, полностью отдает себя служению Церкви.

— Предложение возглавить епархию было для Вас неожиданным?

— Предложения стать архиереем были и раньше, начиная с 2011 года. Но на тот момент я посчитал, что не готов, и впоследствии неоднократно отказывался.

— А Вы хотели быть епископом?

— Нет, не хотел! Бремя ответственности за принятие решений очень чувствительно. Начиная еще с армии, я имел опыт управления людьми. Трудно и ответственно занимать должность проректора и настоятеля. Архиерей несет ответственность перед Богом за целую епархию, и я это прекрасно понимаю. Но, с другой стороны, всегда надо стараться принять волю Божию: раз уже этот вопрос столько раз возникал в моей жизни, то должен согласиться.

По своему складу я человек, старающийся избегать публичности, и в этом плане мне непросто быть епископом. Ситуация усложняется еще и тем, что твоя публичность — уже не твоя личная: то, как ты себя будешь вести, как отвечать на вопросы, сразу же будет ассоциироваться с Церковью. Но тем не менее я привык преодолевать трудности. Господь поможет, и надеюсь, что со временем привыкну и к публичности.

— Какой Вам видится первостепенная задача епископа?

— Епископ, в первую очередь, — это хранитель правильности веры. Он должен заботиться о чистоте веры пасомых в той епархии, куда он поставлен. Если будут правильно веровать — будут правильно жить. Что касается других задач, это организация работы епархии по всем направлениям. Но в первую очередь — вера. Об этом говорит и исповедание веры, которое произносит ставленник перед епископской хиротонией: «Обещаваюся врученную ми паству по обычаю Апостолъ посещати и назирати: како пребываютъ вернии въ вере и во исправлении делъ благихъ».

Что касается общего направления своей работы, то, думаю, оно должен быть следующим: в каждом конкретном случае необходимо полностью себя отдавать делу. Святейший Патриарх дал мне такое наставление: «Ты должен проживать день с такой самоотдачей, как будто он последний в твоей жизни». Мне кажется, на это и надо ориентироваться.

— На что будете опираться в будущем служении?

— В первую очередь надо опираться на Бога и Его благодатную помощь. Ближайшими помощниками архиерея является духовенство епархии, без них архиерей ничего не сделает, поскольку один в поле не воин. Особое место в церковной жизни занимают прихожане, поскольку они полноправные члены Церкви, это не пассивные потребители, а последователи Христа, которые должны активно участвовать во всех направлениях жизни христианской общины.

Газета «Православная вера», № 10 (702), май 2022 г.